Однажды что-то нарушилось в том, как отец воспринимал реальность. Я думаю, изменения спровоцировало лекарство, назначенное неврологом, но папа долго спал, а когда проснулся, оказалось, что реальность для него распалась. Он открыл глаза, смотрел по сторонам, но не мог понять, что происходит. Я была рядом, перепуганная, держала его за руку, уговаривала. Потихоньку он стал возвращаться, но сил у него было совсем мало.
Я рассказывала об этом. Еще в войну семья отца, его бабушки, в честь которой назвали меня (хоть она Анной и не была), жили на Колпачном, дом стоял в том же дворе, куда спустя много лет пришла в детский дом работать я. И вот папа, как за соломинку, хватался за прошлое и за настоящее. Он собирал осколки. Несмотря на то, что ему было трудно, лицо его свтилось в тот день, он был каким-то особенным, я бы сказала - восторженным.
- Угловая квартира на Колпачном, - говорил он и как будто смотрел в никуда, но потом вдруг взгляд его останавливался на картине напротив. - Гурзуф! - отец радовался, а я приговаривала: "Да, да" и гладила его руки. - Аня, Анина рука, - говорил он и начинал сначала, назвав еще пару предметов. Я видела, как он слабел, но успокаивался понемногу, и вот наконец, перебрав снова все, что опознал, и сжимая мою руку, мой отец уснул. Он спал очень долго, а когда проснулся, прежним уже не был, что-то сломалось у него внутри. И для меня те его слова остались последними, сказанными при мне, обо мне и для меня.
После всего я не взяла ни одной картины оттуда, хотя наверное были среди них и хорошие. И только Гурзуф попросила снять со стены, привезла домой, заказала новую рамку. И вот вчера муж повесил картину на стену напротив моей постели. Теперь напротив моей.
Гурзуф.
Я проснулась утром сегодня, посмотрела перед собой и услышала: "Гурзуф. Угловая квартира на Колпачном. И Анина рука".
Так и будет теперь по утрам.