Честно говоря, я совершенно не представляю, как бы эту дату отметить. Разве что, накопать каких-нибудь выражений в жанре "от трех до пяти"? Но специально мне никогда и ничего в голову не приходит. Поэтому я решила вставить в этот пост отрывок из своей повести, которую пока никуда не предлагала, а все только собираюсь.Но вот теперь, когда последняя редакция завершена, я, может быть, и пошлю ее куда-нибудь наконец. Пожелайте ей счастливого пути, друзья!
"Спасибо тебе, Господи, что ты меня так устроил. Мне не сложно привыкать к любым условиям жизни, Ты научил меня находить радость в любой крохе.
Шесть часов дороги машиной, несколько минут отрешенного смотрения на разбитые окна чердака, через которые снуют изящные ласточки, вид перекошенных стен дома, что все еще держится ради своих нерадивых хозяев… И вот уже какая-то особенная тишина снисходит в душу. И тут же, еще не вступив за порог, я ловлю свои случайные мысли: а может быть мне не только июль провести тут, может захватить август?
А ведь только вчера не хотела ехать.
Но так часто бывает, что, вынужденная подчиниться, я вдруг обретаю радость.
Осмотрев цветущую кремовыми венчиками огромную липу, вхожу в первую дверь. Она на уровне земли, а за ней лестница вверх. Сруб дома поднят. Как на сваях, он стоит на шести валунах, подальше от сырости здешней земли.
Дверь с улицы из тонких досок, вторая, что выше, покрепче, а главная, через сени, ведет в комнату с печкой. Она обложена ватой и обита тряпьем для тепла. От прежних хозяев осталась черная икона, что над дверью темнеет ликом, ее уже не отчистить. Мы было сначала пытались, но решили, что лучше оставить, как есть. Уж очень она хрупка.
Сразу улавливаю здешние ритмы. Неожиданно я даже думать начинаю стихами, и сейчас они словно постучались изнутри, но отступили. Все равно придут, тогда можно их записывать, а можно просто говорить ими. Или ими думать, как мелькнуло сейчас.
Вот так оно и будет перетекать, словно пряжа из руки в руку, словно радужная игрушечная пружинка малыша, словно содержимое песочных часов – размеренных, но скоротечных. Перестраиваюсь послушно, уже и думаю иначе. О том же, но на другой мотив.
Гигантских размеров паук невозмутимо покачивается перед входом: Откуда вы, незваные? В свой мир я не приглашал.
Но мы идем мимо, муж тащит огромные пакеты с поклажей, а мои поноски не крупнее пуделиных – я по этим разломанным ступеням даже с пустыми руками поднимаюсь осторожничая, словно таясь. Уж очень все хлипкое, хрупкое, как истонченные косточки кого-то, отдавшего Богу душу столетия назад.
Этот дом – прикосновение к бывшему, которое уже почти не осязаемо, но почему-то продолжает жить и посылать свои вести тем, кто дерзнет побыть рядом, прикоснуться, припасть.
Вот оно, нутро дома. Снимаем с рук главную поклажу ― огромного городского кота, и он немедленно вспоминает свое прошлогоднее блаженство. Породистый хвост вздымается опахалом, и пуховый хозяин в один прыжок преодолевает то самое пространство, где я, не имея удали бродить по местным просторам, буду медленно кружить весь следующий месяц. Боевой клич домашнего любимца звучит как «муррра − ваша жизнь», да так в городе и переводится, но тут, несомненно, исполняется иначе.
«Мирррр, − воркует кот. Он и так размером с двух крупных котов, а тут еще больше увеличивается, растет на глазах, пропуская врачующий воздух деревни через каждую шерстинку, − мирррр вам, веррррные мои слуги. Вы сумели угодить своему властелину!»
Непостижимо, отчего ему, не ведающему свободы, так нравится здешняя жизнь.
Комната дома загромождена нашим скарбом, мы выходим на улицу и вдыхаем аромат вечерней липы и густой запах молока, наплывающий плотными волнами со стороны фермы.
И как будто бы не было ни печали, ни лени трогаться с места. Очарованный край забирает внимание, обращает к себе и веру, и душу, и сердце.
Но надо разбирать вещи.
Возвращаемся в дом, я слушаю, как скрипят ступени, каждая что-то рассказывает, у каждой свой голос.
− Ах, некоторые вовсе не против, чтобы по ним походили ногами, − смущается первая.
− Разве это тяжесть, ощутить чье-то тело, если ты изнемогла от одиночества? – размышляет вторая.
− Я еще крепка, мой голос самый звонкий, но и самый глубокий, − кокетничает третья.
− Нас скоро сожгут? – тревожно бьет чечетку четвертая.
− Я помню руки огня, не бойся, это вовсе не страшно, − утешает ее пятая и добавляет: − Да и не так уж скоро, видишь, они снова приехали жить.
− Кроме огня есть и другие обращения, и мы перейдем своими путями во что-то новое, что сейчас от нас скрыто, − немного нудно философствует шестая.
− Ах, это еще далеко за горами, − беззаботно радуется седьмая, − вот увидите, никакой конец света нам не грозит!
− Разговорились, болтушки, − шутливо журит их восьмая, самая главная, потому что она не просто ступень, но и пол перед дверью в сени.− То-то я уже подзабыла, как звучат ваши голоса…
Восемь ступенек в дом. Несчетное количество раз мы шагаем по ним туда и обратно за этот вечер. Дом постанывает, кажется, даже стены расходились, не особенно прислонишься. С радостью подставляет себя под банки и ведра больше ни на что не годная печка. Прокашливается старый шланг, по которому только что погруженный в колодец насос гонит в дом воду, ведра наполняются живой водой и туда сразу же погружается блаженная физиономия кота.
«Пьющая кошка воды не оскверняет», я помню, от кого эту мудрость слышала. Так говорил один человек, любитель кошек и монастырей. Люблю людей, у которых истории на всякий случай.
Кап-кап-кап – оживает рукомойник, с трудом вставляются сетки в кривые оконные рамы, выпадает с чердака на пол через щели в потолке песчаный дождь.
Под домом квакают лягушки. Мелкие мошки ползут по стенам, причитает закатная птаха. А мы обустраиваем свой уют.
Но вот наступает долгожданный отдых. Вещи разобраны, кое-какой порядок устроен, и можно спокойно плыть в завтра, уже ночь.
У меня в изголовье открытое настежь окно, через него струится запах молока и меда. А внутри, в душе, как половицы этого дома, что-то поскрипывает, щелкает, а потом затихает, прислушивается. Может быть, тут и есть мне уготованная, моя обетованная земля?
Я думаю о том, что большой город лишает нас чего-то тайного, утробного, какого-то главного послания от бытия.
«Вам не прикоснуться к нашим секретам, − кажется, слышу я голос невидимой стражи этого края. − Вы произносите слова, но, под защитой шума, не узнаете их смыслов. В ваших больших городах не постичь ни глубин, ни значений, даже догадки не смогут озарить надежную тьму ваших убежищ, если вы забыли о хрупкости ваших тел и о том, что вы смертны».
− Какая благодать, − шепчет муж, засыпая. Это скорее вздох, чем слова, и я молча киваю ему в ответ.
Вспоминаю.
− Мы проехали с тобой триста верст, так мало для нашей страны. А бывают страны, они по размеру такие всего.
Он нигде не был.
Уплывая, мы прикасаемся к тайне. Словно мы − одинокие странники океана, под которыми всего-то лишь есть, что хрупкий плот из ветвей...