Кто не знает, папе моему идет 93 год, а мне без пяти минут 58. Живем мы отдельно, не смейтесь, 56 лет, то есть мою вечность. У папы есть жена, о которой мои молитвы, потому что за ним, капризным и самобытным, она ухаживает с любовью и трепетом. Когда я звоню папе при ней, и он затевает вдруг экскурсы в мое "недостойное прошлое" или в еще более недостойное прошлое моей мамы и бабушки, давно уже почивших, она, жена моего дорогого папы, немедленно останавливает его. Перестань! Не обижай девочку! - говорит она, а девочка тут я, что не может быть неприятно. Но вот сегодня ее дома не оказалось. И я попала.
Надо сказать, попадала я многократно, поэтому все, о чем до ката написала, честно пережила и уверилась уже, что ничем обожаемый мой родитель меня больше не прошибет, что я все понимаю, что старость, даже такая ясная, все равно жестока, и что больше ничто не омрачит наших с папой бесед. Ничто. Как бы он ни старался.
Сегодня папочка начал издалека. Голос его был слаб, он запинался и я встревожилась. Спросила даже, как ты , дорогой, все как обычно? Он порассказывал немного о том, как именно он не молодеет, сказал, что удивлен тем, на какие выкрутасы способен возраст, вспомнил пару-тройку анекдотов и благополучно, я даже не заметила, как это произошло, приземлился на своего любимого конька.
- Память так избирательна, доченька! - со вздохом папа приступил к повествованию на тему травм, которые ему пришлось в жизни понести. Одна из них, скажу сразу, я - неблагодарный и невоспитанный ребенок, который так никогда и не понял, кто из его родственников был больше всех достоин любви, и вообще, что все остальные - злодеи и чудовища.
- Я вот никак не могу забыть, как однажды ты нанесла мне удар в спину...
Я подумала, ну удар, ничего, пересижу. Промолчала. Папа продолжал.
- Это был настоящий удар, жестокий, бездумный! Ты была маленькая, года четыре тебе было, и мы входили в троллейбус. Я остановился, пропуская женщину вперед, и тут ты ударила меня кулачком по ноге сзади и сказала: "Не стой как бревно!" Ты понимаешь, какой удар я испытал? Это было сказано вслух!
Уже много лет я "киваю и понимаю". Что случилось сегодня, почему я вдруг возразила?
- О каком ударе ты говоришь?
- Ну конечно о хамских словах! Вслух, на всю остановку! Я конечно тебя тут же пробрал! Ты потом так рыдала, ты так просила прощения! Но я все равно никуда не поехал с тобой в тот день! А ты рыдала до самого дома!
- Молодец. - "Остапа" еще не понесло, но кажется "он" очутился на низком старте. - Вместо того, чтобы спокойно и ласково объяснить несчастному ребенку, которого никто ничему не учил и не воспитывал в принципе, что хорошо и что плохо, ты довел детеныша до рыданий, заставил просить прощения, да еще и лишил обещанного! Так и этого мало, дорогой. - Тут я почти распетушилась, но все равно еще не слишком. - ты живешь с этим всю жизнь , холишь и лелеешь свои "воспитательные способности" и мою неисправимость!
- Знаешь что? - папин голос зазвучал как с кафедры. - Ты всегда все знаешь лучше всех! Но что ты знала о моих страданиях? Я видел тебя раз в месяц А ты? Ты потом ...
Последовало еще несколько чудовищных обид, не прощенных моим обожаемым папой своей нерадивой дочери. Я терпела, но в отличии от обычного, когда, слушая, просто страшно уставала, почему-то сегодня мне становилось все тяжелее. А когда папочка вспомнил, как я поменяла его фамилию на мамину, и какое-то объяснительное письмо, которое я при этом писала и которого не помню совсем, я не выдержала.
- Прости, дорогой, - сказала я, - но у меня разболелась голова. Мне нужно идти, поэтому я вынуждена с тобой проститься.
- Ты так ничего и не поняла. - Подвел черту мой родитель. - А считаешь себя воспитателем! Ты ведь считаешь себя воспитателем?
- Да, считаю, - снова не нашла я в себе ни ума, ни силы увильнуть.
- А меня жестоким! - папа кажется решил выпить всю мою кровь.
- А тебя жестоким, - с упрямством осла сказала я и подумала, ужаснувшись, что каждый наш разговор может быть последним. И этот тоже.
- Ну что ж. Тебе надо идти. - голос папы звучал надменно. - Песенка такая была, точно не помню, но кажется так...
И подрагивающим голосом, но по-прежнему владея абсолютным слухом, мой обожаемый папочка спел: "Плохо или хорошо, ты остался. я ушел".
И вот это "Ты остался. Я ушел" вдруг тряханули меня так, что я даже заскулила. Слезы уже лились во всю, я плакала и не могла сдержаться. Он ведь правда может уйти. В любой момент! А я останусь. А он со своими непрощенными обидами...
- Ты плачешь? - осведомился папа важно.
- Плачу. - Милосердия во мне не нашлось.
- Не надо! У тебя покраснеют глаза!
- Ничего. Мне пора ехать. Пока, дорогой.
И уже нажимая кнопку отбоя, я услыхала: "Ты остался, я ушел..."
Неизживаемо, неисправимо, неисчерпаемо и горько. Он не уйдет до завтра. А завтра я позвоню и будет дома его жена. И наш разговор пройдет в мирном и безопасном русле. Я снова буду мудрой, постигшей, простившей и перешагнувшей. И может быть больше никогда в разговоре с папой не заплачу.
Почему. И до каких пор. И неужели со всеми.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →