В небольшом ресторанчике мы сидели вчетвером, а он говорил и говорил. Остальные молчали. Каждый по-своему. Самый Спокойный − крупный, седой с очень ровной спиной и лицом славянского типа − молчал отрешенно. Самый Буйный, тоже высокий, кудрявый, но волосы «перец с солью», а лицо с несомненными чертами востока, молчал взъерошено. Трое мужчин под шестьдесят словно соревновались друг с другом в породистости и красоте, я наблюдала за ними с нескрываемым удовольствием и молчала пока. Это «пока» все понимали.
Уже двадцать лет назад, в девяностых, Самый Буйный переехал в Америку, лет пять выбраться не мог, а затем стал приезжать исправно, почти ежегодно. Каждый раз, приезжая, он собирал нас, своих друзей и меня, и все было как прежде, когда в далеких шестидесятых мы все вместе учились в одном классе. Но на прошлой встрече нас поджидал неожиданный сюрприз. Самый Робкий из нас внезапно обрел веру и взялся вовсю делиться ею с нами. Мы немного опешили от выступлений Новообращенного, пожалели его и не врезали. Решили посмотреть, насколько все серьезно. Оказалось – серьезней некуда.
Сейчас он говорил об исповеди. Говорил о том, как глупы и косны те, кто к исповеди не ходит. Как самонадеянны и как обречены эти гордецы. Как безвыходны и в общем-то тупорылы.
Потом он говорил о Евангелии, которое читает раз в год, о том, что все противники христианства только и знают, что повторять, как попугаи: «Не судите, да не судимы будете».
− Понадергали из Святой книги и талдычат, а они сами читали? Ничего не читали!− И тут же улыбался: − Кстати, я ни за что не стал бы читать какой-то там Талмуд или Коран. Мне достаточно Евангелия, я выбрал для себя, а остальное я отвергаю.
Перескочил к экуменистам.
− На этой земле нет и не может быть никакой уравниловки. И не надо примазываться! Где родился, там пригодился, чуркам место в чуряндии и вообще: янки гоу хоум!
− Ты что-то имеешь против меня? – поднял бровь Самый Буйный, двадцать лет как американец.
− Ты не янки! Ты еврей! – Новообращенный был настроен миролюбиво. – А быть евреем хорошо вообще-то.
− Но трудно, − подвел итог и остановил тему Самый Буйный.
Новообращенный перешел к католикам:
− Какое они имели право говорить, что Дух исходит от Сына? Если в Евангелии сказано… − он цитировал неверно, с запинками, устал и предупредил:
− Я уеду рано. Чтобы не тратиться на такси. С какой стати я буду платить тысячу какому-то уроду?
− Почему уроду? – мягко спросила я.
− Потому что они барыги! Они наживаются на безвыходном положении людей.
− Думаешь, не помогают людям?
− Какая помощь, ты о чем? Все в свой карман. Ненасытные! Кстати, что ты посоветуешь мне съесть? – обратился он ко мне.
− Например можно ягненка. Что-нибудь, чего ты не ешь дома.
− Я консерватор! – объявил он гордо. – Все эти блюда – чревоугодничество! А вы что будете?
Мы решили, что чревоугодничество нам не повредит, и сделали заказы. Он неодобрительно послушал и заказал куриный шашлык.
− Это ты говорила на прошлой встрече, − он повернулся ко мне, − что честность косноязычна?
− Это Торнтон Уайлдер говорил, я в этом с ним никогда не была согласна.
− А я согласен! Согласен! – он поднял тон. – Потому что самым косноязычным был, знаешь кто? Знаешь?
Теоретически мы должны были быть заинтригованы. Но Самый Спокойный отвел глаза, Самый Буйный откашлялся и закурил, скрывая за спиральками дыма разгорающийся блеск глаз, а я приготовилась к чему угодно, но не к тому, что услыхала:
− Самым косноязычным был самый честный человек на земле. Христос! Да! Потому что на вопрос «Ты ли царь Иудейский?» он ответил: «Ты сказал». Разве это не косноязычие? Я чаааасто, − и он посмотрела на меня победно, − вспоминал твои слова. Очень правильно ты сказала!
− Торнтон Уайлдер сказал, − скромно поправила я, Самый Спокойный огорчился, а самый Буйный выпил водки и прищурился. – Только мне кажется, что Христос был несказанно красноречив, просто лаконичен. Краток. Возьми любую притчу, посмотри, в ней нет ни одного лишнего слова, но как сказано!
− С кем я говорю? – возмутился Новообращенный, и кони его понесли. – А вот кстати! Я бы хотел знать. «Гаврилиада», может быть это правдой, что ее Пушкин написал? Ты как думаешь? – это ко мне. – А ты? – к Спокойному. – А ты? – к Буйному.
− «Воистину еврейки молодой мне дорого душевное спасенье. Приди ко мне, прелестный ангел мой, и мирное прими благословенье», − с воодушевлением нараспев завел Самый Буйный, Самый Спокойный прослезился, а я восхитилась.
− Прекрати! Прекрати этот сатанизм! Кто-нибудь может мне ответить, написал Пушкин или не Пушкин это дерьмо написал?
− Вполне мог, − задумчиво произнесла я, не пощадив Новообращенного. – Даже запросто.
− То есть ты считаешь… − он не поверил своим ушам.
− Ага.
− Тогда к черту его сказки! И к черту его!
− Вот не думала, что ты можешь чертыхаться, − проигнорировала я крик души Новобращенного.
− Это да. – Новообращенный согласился, взгрустнул и взбодрился тут же. – Но зато я совершенно отменил мат! Да! Я его победил! Я заменил ругательные слова на свои обороты, которые придумал сам. Например вот: «тварь ублюдочная», а? – он торжествующе осмотрел всех. – По-моему круче любого мата! Или вот еще: долбодятел! Ну ведь это тала-а-антливо, не поспоришь! – и Новообращенный радостно засмеялся.
Самый Спокойный ссутулился, Самый Буйный дернулся и снова выпил водки, я запустила в рот маленького масленка и запила его красным вином. Новообращенный был очень красив. На минуту я забыла о разговоре, залюбовалась и к теме вернулась неохотно.
− Долбодятел да, это неплохо. А вот ты знаешь, что такое ублюдок? – спросила я, прожевав.
− Это подонок!
− Ублюдок это человек, рожденный вне брака.
− Ерунда! Где ты этого нахваталась?! – Новообращенный и в гневе был прекрасен. – Ничего если я сниму пиджак?
− Конечно! – по-доброму кивнулаа я. – И слово это из словаря. А ты лицемер оказывается. Порождение, вообще-то, ехиднино. – Я медленно закачала головой, Самый Спокойный залюбовался мной, а самый Буйный, откинувшись на спинку кресла, всеми нами. – Ты заменил вполне безобидный, в сравнении с этой гнусностью, мат на злобные оскорбления, а заповеданного смирения не стяжал.
− С тобой трудно, − озадачился Новообращенный. – Но вообще-то ты всегда такой была, правда, ребята?
Спокойный покивал спокойно, Буйный покивал буйно и поцеловал мне руку.
− А почему я должен быть смиренным? И с кем? – тут же обрел второе дыхание Новообращенный. – С этим стадом, не признающим Христа за...
- …за человека! – подсказал Буйный, а Спокойный выпил сок.
− Да ты… Нет, с кем я тут разговариваю? Хотя… Все равно давайте говорить дальше! Я смогу доказать. Я даже, − и он внезапно рассмеялся, глядя на Буйного, − смогу тебя обратить!
− Ага. – Одобрила я. – А он тебя из благодарностит обрежет.
− «Бог наш зна-а-ает в кухне толк, так не будь же ты болваном: Распрощайся с крайней плотью, насладись Левиафаном!» Так противнику вещает рабби сладкими словами, и евреи, ухмыляясь, приближаются с ножами», − величественно кивая, процитировал Самый Буйный и снова поцеловал мне руку, а Самый спокойный на минуту осуетился.
− Это еще что? – вяло поинтересовался Новообращенный и выпил пива.
− Это Гейне, «Диспут», − скорбно кивнул Самый Буйный и, вложив в жест всю свою неуемную страсть к жизни, поднял рюмку, приглашая чокнуться. Все присоединились, он выпил водки, Самый Спокойный соку, Новообращенный еще раз пива, а я красного вина.
– А как ты живешь вообще? – Самый Спокойный спросил, не поворачиваясь.
− Отлично! Я живу отлично, несмотря на то, что болен!− Новообращенного было не обескуражить. – Вот вы мне скажите: с вами случались чудеса? Хотите, я расскажу вам, какое со мной случилось чудо?
Мы хотели.
И он рассказал нам, как однажды у него в животе возникла боль, и он стал молиться, и боль внезапно исчезла, и тогда он понял, что Бог его услышал, потому что на месте боли вдруг разлилось тепло.
− А газы не отошли? – участливо осведомилась я.
− Женщины! – возопил, привстав, и вновь опал Новообращенный, остальные двое тоже привстали и каждый поцеловал мне руку. – Они могут как угодно нас унижать, а мы? Мы не отвечаем, потому что они слабы, их так легко уничтожить, ведь за их словами ничего не стоит!
− Ответь мне, пожалуйста, и, если можешь, уничтожь, − с искренней заинтересованностью кротким голосом попросила я.
− Ответь, правда! – опять же из вежливости поддержали остальные, Буйный буйно, а Спокойный спокойно. После чего мы чокнулись и выпили каждый свое.
− Нет, я выше этого! И вообще! – Новообращенный после глотка пива снова ожил. – А вот знаете, когда я это понял? Хотите, расскажу?
Мы хотели.
− Я был в Гефсиманском саду. Да, а что? Я там был, ездил на экскурсию! И одна женщина сказала, что там нет ничего необычного, подумаешь деревья! И тогда мне открылось, что женщины…
− «Мерцаньем звезд далеких безразлично был поворот дороги озарен. Дорога шла вокруг горы Масличной, внизу под нею протекал Кедрон», − нараспев не дал ему развить мысль Самый Буйный, я залюбовалась чтецом, а Самый Спокойный прикрыл глаза и медленно, в такт тексту, закачался. – Лужайка обрывалась с половины, за нею начинался Млечный путь. Седые Серебристые маслины пытались вдаль по воздуху шагнуть…»
Самый Буйный продолжал чтение, остальные, даже Новообращенный, отдыхали. Наконец стихи истекли.
− Ну а это кто?
− Пастернак.
− Я его уважаю, − кивнул Новообращенный, но только мы собрались обрадоваться, как услышали следующее: − Я мало кого уважаю. Потому что талантливых людей нет. Научатся чему-нибудь, нахватаются и лезут в книги и на экран. Скромности не хватает людям! Христианин, − и он поднял вверх указательный палец, который географически оказался перед моим носом, − христианин должен быть прежде всего скромен! Вот я, я же не кичусь ни тем, что я преподаватель, ни тем, что я это действительно умею: музыке учить!
− Палец убери, − непочтительно сбила я его с толку.
− Что? - и убрал палец.
− Вонючка ты. И брюзга. И никакой ты не христианин. Попробуй ягненка, - я протянула ему вилку с куском мяса.
Он прожевал, запил и возмутился.
− Ты что себе позволяешь?! – Новообращенный сделался буйным, Буйный заинтересованно присмирел, а Спокойный выпил соку.
− Я себе позволяю когда как. Вкусно?
− Да, спасибо. Нет ожидал. Но я хожу к причастию каждый праздник! Я исповедуюсь! У меня есть духовник! Я провожу единственно правильную религию в мире, и я имею на это право!
− Нет у тебя никакого права. И мозгов тоже нет. – Я не скрывала огорчения. - Хочешь еще?
− У тебя у самой мало. Но я бы съел. Значит я по-твоему дурак?
− Долбодятел, − подсказал Самый Спокойный, и я залюбовалась его сединой.
− Тварь ублюдочная, − улыбнулся Самый Буйный, и глаза мои разбежались.
− По-моему, да. Ты дурак.– Сказала я и переложила свое мясо к нему на тарелку.
− Да для меня дело чести высказать свое мнение! Дело чести донести до людей Благую Весть! А вы хотите меня слить! Вы все! - Новообращенный зацепил вилкой кусок ягненка и отправил в рот.
Он был прекрасен. Цыганская кровь, цепляющая в молодые годы любой встречный взгляд острыми ушами и непомерным носом, переродила все эти формы в несомненное благородство и изысканность линий, черные волосы все еще отливали синевой и играли бликами в свете неярких ламп, словно смеясь над возрастом, не считаться с которым было уже невозможно.
− Бесишься ты, дорогой, − ласково и мягко объяснила я. – Света в тебе нет, любви никакущей. И вот если бы я искала, к какой религии примкнуть, и послушала бы тебя, то ни за что не пошла бы в христианство.
− Почему? – не поверил своим ушам Новообращенный и дожевал. Самый Буйный выпил водки, а Самый Спокойный поцеловал мне руку.
− Потому что ты за весь вечер ни о ком доброго слова не сказал, всех поносишь, всех поливаешь, всех ненавидишь.
− Ты это серьезно? – Новообращенный пошарил рукой, взял что попало и выпил водки.
− Ага. Ты, между прочим, сегодня знаешь что сделал?
− Что? – Новообращенный взял чесночный сухарик, который протянул ему Самый Буйный, положил на него огурец, подцепив его с ладони Самого Спокойного, закусил и вздохнул. – Я же не пью! И что я сделал? Такого?
− Ты все Творение обосрал, − назидательно покачала головой я. – Целиком. Так нельзя.
− Ничего себе! – Новообращенный попытался осмыслить услышанное. – Ты чего, правда так считаешь?
- Ага.
− Давайте выпьем? – поднял свой сок Самый Спокойный.
Заказать тебе сладкого? – спросил меня Самый Буйный.
− А как ты относишься к Охлобыстину? – снова ожил Новообращенный.
− Талантливый парень, разносторонний, чувство юмора что надо. О чем ты хочешь узнать?
− Да говно это все! То он поп, то он не поп! Это профанация! Глумление!
− Так вот я про то тебе и говорю. Обосрал Творение. Кто ты, что осуждаешь чужого раба?
Самый Буйный сдул пепел с моего колена, Самый Спокойный отпил из моей чашки, Новообращенный прищурился.
− Как ты думаешь. Мы можем с тобой так рассориться, чтобы навсегда?
− Не-е-е, − покачала головой я. − Не можем, − и утвердительным жестом несколько раз сверху вниз повела подбородком.
− Точно?
− Точно.
− Тогда я подумаю над твоими словами… - и Новообращенный поцеловал мне руку.
− А хотите, я расскажу вам анекдот? – как всегда нашелся Самый Буйный.
Мы хотели.
− Сидит обезьяна на берегу и курит анашу. –По лицу Самого Буйного разлилось блаженство. – Курит сидит, курит, и вдруг выныривает бобер. Выныривает и говорит:
− Обезьяна, ты что делаешь?
− Я? – Самый Буйный закатил глаза. – Анашу курю!
− И как?
− Так втыкает,просто кайф! Я вся торчу! Это что-то!− и Самый Буйный на секунду многозначительно замер.
− А дай попробовать?
− Да бери! Только слушай, бобер. Ты затянись, потом нырни и плыви на тот берег. Доплывешь, только тогда выдыхай. И тогда ты словишь… − Самый Буйный выглядел просто зачарованно, даже профессионально. - Бобер затянулся, нырнул, переплыл речку, вынырнул и увидел бегемота. Тут он выдохнул и за-тор-чал...
Бегемот спрашивает:
− Бобер, ты чего?
− Я торчу-у-у!
− Что это вдруг?
− Курну-у-ул! Там, на том берегу, обезьяна бесплатно анашу раздает!
− И мне даст?
− Даст, − сказал бобер уверенно. – Ты плыви.
И бегемот поплыл. А на том берегу обезьяна сидит, закрыв глаза, и балдеет. Бегемот выныривает, и обезьяна открывает глаза. – Самый Буйный тоже открыл глаза и на его прекрасном восточном лице отразился ужас:
− Бля, бобер! Выдыхай!!!