Но и мы горожане, мы привыкли ценить малые откровения сезонов, я качаю головой на фыркающих уродцев: тоже мне, иномарки, и тяну, тяну небо внутрь, вбираю, присваиваю.
За стеклом газетного киоска вижу вдруг стакан с симпатичными ручками. Раньше, когда я еще умела писать, красивая ручка и пара симпатичных блокнотов всегда обитали в моей сумочке; я записывала все, что видела, записывала везде, и каждый вечер возвращалась домой с готовыми, уже перенесенными на бумагу историями. Теперь иначе, на улице то и дело я думаю о том, что вот о той влюбленной парочке или об этих вдохновенных стариках нужно непременно рассказать, но до дома мои намерения не доживают, и порой, когда под пальцами оказываются заменившие умение писать кнопки клавиатуры, сюжетов, чтобы сделать их зримыми, не оказывается, подводит память.
Но сегодня весна! Только что я стояла, запрокинув голову, и смотрелась в облака, хлопала веками, чтобы слепящее солнце поглубже в меня проникло, у меня даже закружилась голова - совсем немного закружилась, как от бокала хорошего вина, светлого, игристого.
И вдруг эти ручки. Раньше я подбирала их под цвет сумочки, блокнота, а сумочка подбиралась к одежде... У меня было много ручек, как разных женских украшений - на любой вкус. И вот передо мной толстый стакан просто набит бежевыми в крапинку и светло серыми в тонкую синюю полоску ручками: я как будто помолодела лет на двадцать, забыла, что писать больше не умею! Подошла к окошку, поскреблась: откройте!
Внутри киоска плотная дама выравнивала разложенные журналы так, словно по ним должна быть составлена новая метрическая система мер. Дама мой зазывный силуэт заметила, что на ее лице отобразилось волнами досады и ожесточения. Я поскреблась снова и стала с ворастающим нетерпением наблюдать за манипуляциями продавца.
Женщина гладила журналы, пробегала пальцами по их ребрам, тщательно отмеряла зазоры, возвращалась как по клавиатуре концертного рояля в исходный пункт киоска и начинала исполнять мазурку снова. Внезапно она остановилась, метнулась назад, схватила стопку чего-то печатного, но неучтенного, и начала теснить газеты и журналы, подпихивать под них стопку, выравнивать и выглаживать зазоры снова, а лицо ее темнело, набрякало и от явного, бесспорного осознания собственного сопротивления неизбежному приобрело уже апоплексический цвет, когда на очередной мой поскреб ей все же пришлось приоткрыть окошко и рявкнуть: "Что вы хотите?!!"
Но я не зря втягивала мартовское небо вперемешку со сливками облаков, не зря пропускала солнце через моргающие веки - не захлебнулась, не ослепилась, а напиталась, наполнилась.
- Будьте любезны! - я просто почувствовала, как это небо льется теперь из моих глаз в темноту киоска, как оно подсвечивается солнечным теплом, и заулыбалась, заулыбалась даже ушами... - Воон там у вас такие красивые рукчи! Бежевые и серые! Покажите, пожалуйста? Я бы взяла обе!
Женщина присела немного, а потом распрямилась и неожиданно подалась вперед:
- У меня еще болотные такие были, одна осталась, доставать?
- Да! - произнесла я с таким восторгом, как будто меня наконец позвал замуж любимый. - Да, конечно да! -И все улыбалась, улыбалась...
Женщина продавец наклонилась и исчезла под прилавком. Я ожидала ее возвращения, солнце пролезло через воротник куртки и согрело шею, спину... Весна!
- Одна она осталась! - отфыркиваясь, повторила возникшая вновь продавец и медленно распрямилась. - Так мало того, она еще и упала! - и прямо мне в руку легла третья, восхитительная ручка глухого зеленого цвета, который я обожаю. - Берете?
- Да! Все три! Огромное вам спасибо! ...А ведь весна!
- Весна...
