- Затрагивается ли в романе "День девятый" проблемы отцов и детей?
- Да. Роман рассказывает о судьбах двух семей, существующих отдельно, но неведомой нитью связанных между собой. По мере раскрытия сюжета, дороги героев пересекаются, и пусть не все хитросплетения судьбинных дорог в конце концов становятся явными для действующих лиц, но вместе с ними мы не можем не поразиться неисповедимости Божьего промысла.
Если есть семьи, значит, как правило, есть и дети, а это влечет неизбежные и вечные проблемы поколений. Как надо воспитывать ребенка, чтобы он вырос благополучным? Оберегать или закалять? Настаивать на своем, чтобы уберечь детей от повторения собственных ошибок или оставить за ними право самим набрать свой опыт и сделать выводы в свой час? Но где гарантия, что ошибки родителей не сломают детей? Как остаться нужным своим детям, не обесточив их излишним попечением и не лишив их тем самым возможности выживать в одиночку?
Как наши собственные родители воспитывали нас? Что мы запомнили, что приняли и что отвергли из переосмысленного? Отторгли или благословили опыт родителей, пусть даже деструктивный? Сделались ли мы осознанными проводниками родительских успехов или несознательно вступили на путь повторения их программ, от которых страдали? Сохранились ли в наших сердцах неосознанные обиды или же мы вознесли своих родителей на постамент, даже в помыслах не допуская, что они могли быть не правы?
Внешне вполне благополучные семьи, но чувствуют ли любовь окружающих дети этих семей?
Соня…
«Сонечка так и не вспомнила, где бабушка познакомилась с этой странной семьей. Две девочки-погодки лет десяти-одиннадцати, а Соне тогда было восемь. Мать сестричек показалась Соне всклокоченной, отец – пьяным. Сонина бабушка – брезглива. Всегда нарядная, причесанная, яркая, пышнотелая, но в походке легкая, она даже на бульварах подстилала салфетку, прежде чем сесть на лавочку, а в этом доме стоял плохой запах. Соня лучше других знала, что бабушка никогда бы не пошла в гости к кому попало. Как ее угораздило явиться в этот обшарпанный дом, непонятно. Конечно, Соня ничего такого думать не могла, потому что ей всегда говорили, что думать она не умеет. Но это то, что она чувствовала. И что запоминала.
Девчонки проштрафились, мать накричала на них и заставила встать в угол на колени, сыпанув перед этим на пол крупу. Сестры, одна длинная и тощая, другая маленькая и плотная, безропотно встали на колени и стояли, повернувшись спинами ко всем. От них Соне передалось ужасное, обидное чувство, и маленькой гостье стало неловко. К счастью, бабушка довольно быстро внучку увела.
Дома Алевтина, или Тина, так звали бабушку, поставила перед внучкой обед – ненавистный борщ, в котором всегда плавали крупные ошметки переваренного лука.
– Не буду я это, у меня от борща сопли текут. И еще там лук. – Соня боялась расплескать наполненную до краев тарелку. Попыталась отодвинуться вместе со стулом, который бабушка поставила к столу почти вплотную. Но тяжелый старый стул с высокой спинкой как будто врос в пол.
– Ничего, просморкаешься. И никакого лука там нет. Ешь немедленно! – у Тины глаза заискрились, и вся она сделалась какой-то танцующей. Соня давно заметила, что такой бабушка становилась, когда у нее появлялась возможность показать себя. Особенно часто это случалось при разговорах с посторонними, например, в магазине или троллейбусе. Впрочем, иногда преображение могло произойти и перед зеркалом, когда Тина считала, что она одна.
«Если откажусь, – сказала себе Соня, – она проделает со мной то же самое, что с девчонками их мамашка».
– Не хочу. – Качнула пухлой ножкой, чтобы снялась и хотя бы немного погремела, стукнув об пол, тапка, потом слегка потянула на себя скатерть. Взгляд она направила в потолок, но так, чтобы видеть.
– Встань немедленно в угол на колени! – Тина выдвинула стул, взяла Соню за руку, подвела к шкафу и ткнула вниз.
С угрюмым торжеством девочка опустилась на пол: «Я так и знала!»
Она стояла на коленях, потихоньку обдирала обои за шкафом и ненавидела свою бабушку. Причем не за наказание, а за отсутствие собственного мнения. Слова, которые Соня твердила себе под нос в эти минуты, она запомнила крепко: «Все, что увидит у других, делает! Ничего сама не может! Я никогда так не буду, никогда!»
И Вероника…
«Вероника встала, доплелась до дивана и, сделав еще один глоток, улеглась под старый плед. Знакомые лица возникли и затолкались, вытесняя друг друга. Мысленно она заговорила с лицами, и это было привычнее, чем ее реальность, о которой хотелось забыть.…
Раз, два, пять. Что ты сделала с моей жизнью? Нет, не так. Раз, два, три. Это ты во всем виновата. Четыре, пять. Сколько раз я представляла себе, как это было. Шесть, семь, восемь. Как ты взяла и одним махом перечеркнула меня, его… Восемь? Нет. Девять. И это ты называла любовью? Да какая, к шуту, любовь? Одиннадцать, двенадцать, тринадцать. Ты никого и никогда не любила. И его ты не любила, вранье. Четырнадцать.
Четырнадцать ступенек. Пролет. Ты шла медленно, на каждую ступеньку вставала обеими ногами и переводила дух, как древняя бабка. Ты смаковала, смаковала каждое свое движение, это не было страданием, к черту твое страдание, к черту все!
Ты тряслась над ним, над своим ненаглядным Коленькой, ты всегда над ним тряслась. «Ах, Коленька плачет! Ах, у Коленьки шишка! Ах, у Коленьки недопонимание с одноклассниками!» Зачем ты вообще меня родила? И от кого все-таки ты, богомолка, родила меня? Черт.
Ты поднималась эти четырнадцать ступенек и не отрываясь смотрела на окно. Потом подошла и стала гладить подоконник. Ты наверняка гладила подоконник, ты же актриса, твою мать, только глупцы считали тебя естественной, природной и какой-то там еще. Вранье! Ты вся была деланной, ты всю жизнь жила как перед зеркалом. Потом ты легла на подоконник лицом. Нет, наверно, ты сначала опустилась на колени, медленно-медленно провела руками по широкой плите и, склонив голову, прижалась к подоконнику щекой. «Актриса такая-то и такая-то блестяще исполнила роль безутешной матери!» Аплодисменты!
Я хотела возненавидеть тебя. С того самого первого дня, когда ты выкрикнула ему эти слова. Но не смогла. А ты? Ты крикнула эти слова, и моя жизнь кончилась. И его жизнь кончилась тоже. Потому что он – не ты, он любил меня. Он вообще любил. Ненавидел, конечно, тоже, но любил больше. Жизнь любил. Тебя любил. А ты ушла и даже памяти о себе не оставила, восстановить тебя больше не из чего…»
Родители и близкие, какую роль сыграли они в судьбах детей? Существует ли «финал воспитания», и, если да, что ждет родителей в финале? Пьедестал или эшафот? А куда «водрузят» нас наши собственные дети?